- Айзен-сан, а кем была та девушка?
Ему позволено такое обращение. Единственному из всех арранкаров. В конце концов, он и был единственным, кто время от времени развлекал Айзена, да и арранкаром его можно было назвать с оговоркой. Сплошное исключение из правил. Рыжее, с осторожными тонкими пальцами, путающимися сейчас в густых каштановых волосах Соуске.
Отвлекаясь от приятных ощущений, Айзен негромко спрашивает:
- Какая?
- Та, которую я убил первой. Невысокая, с красивым белым мечом.
- Почему ты спрашиваешь?
- Просто… она, кажется, узнала меня. И так смотрела… словно я не должен на нее нападать. Словно я не враг ей. Глупая какая-то. Я и убил-то ее почти случайно. Она просто не отбила самого первого удара. Так кем она была?
Айзен молчит, размышляя, как бы можно было ответить на вопрос. «Она была твоей подругой, ради которой ты почти в одиночку пошел против Общества Душ». «Она была той, из-за кого ты во что бы то ни стало хотел вернуть силу – и в итоге получил соседа-Пустого в душе». «Она была влюбленной девочкой, не готовой к этой встрече».
- Ее звали Кучики Рукия. Вы были знакомы когда-то, но это давно осталось в прошлом. Нет смысла сейчас думать об этом, Ичиго.
И Айзен может не сомневаться, что мальчик послушно перенаправляет мысли, забывая застывший в отчаянии, переполненный болью взгляд Рукии, в грудь которой вошел меч бывшего друга.
- За нее будут мстить? – спрашивает Ичиго, умный мальчик Ичиго, отставивший сантименты и подошедший к делу с более рациональной стороны.
Соуске жмурится – ласковые пальцы проходятся по его вискам и снова разделяют на пряди копну волос. В памяти рисуется неподвижный силуэт, жесткий холодный взгляд, танец розовых лепестков в воздухе.
- У нее есть брат. Рукия была хорошей девочкой, а у всех хороших девочек есть заботливые старшие братья, Ичиго. Правда, этот как-то раз чуть не казнил сестренку, но потом, кажется, передумал – и стал действительно заботливым. Он не смог ее спасти и теперь, конечно, думает, что сможет хотя бы отомстить. Но он не сможет. Ты сильнее.
- Хорошо, - безмятежно отзывается мальчик – и пока еще живой Кучики Бьякуя волнует его не больше, чем уже мертвая сестра незнакомого шинигами. Помолчав, он снова заговаривает, негромко, задумчиво, словно на ходу пытаясь припомнить что-то: - Там еще был странный парень с татуировками на лице. Он бросился ко мне, но я не стал связываться: не люблю добивать раненых. Его я тоже знал?
- Ренджи? Да, знал. И это тоже было слишком давно, чтобы иметь теперь значение. Даже если он еще жив – забудь. Наш дорогой Улькиорра сказал бы, что это мусор, а я просто думаю, что на него не стоит тратить усилия.
- Хорошо, - повторяет Ичиго. И это не больше и не меньше, чем он имеет в виду, чем чувствует. Никаких лишних переживаний, никаких нравственных дилемм. Он убьет своих друзей, не моргнув и глазом: ему хватит силы, у него нет памяти, способной остановить крушащую мощь Зангетсу. И это даже забавно, ведь Ичиго пожертвовал собой, чтобы спасти их. Чтобы Айзен выпустил из Уэко Мундо этих горе-спасателей вместе с девчонкой, за которой они пришли. Поняв, что за подарок ему достался, Айзен только лишний раз убедился в своей неизменной удаче. Применять к нему Хогиоку было рискованно, конечно. Соуске понятия не имел, что из этого может получиться, но ему было любопытно. Он попробовал – и получил мощнейшее оружие с чистой, как белый лист бумаги, памятью. Переписанная личность, свободная от прошлого и послушная своему творцу.
Иногда Айзену даже жаль того яростного огонька, что светился в глазах Куросаки в последний момент его прошлого бытия, но теперь все это – так неважно. Покорный мальчик. Сильный мальчик. Умный мальчик. Не задающий лишних вопросов и забывающий лишние мысли. Убивающий тех, ради кого отказался от себя. С мягкой, нежной пустотой в глазах. С податливыми губами. С трепетными пальцами.
Его мальчик.

******

Кучики Бьякуя всегда верил, что внутри каждого живёт некое злое существо – тёмное, как глубочайшие глубины человеческой души, заключающее в себе все её самые запретные чувства, желания и страсти.

Иными словами, Пустой.

Кучики Бьякуя знал это наверняка, ибо сам давно уже воевал со своим собственным Пустым.

Его Пустой не был странным материальным созданием, в которое, как он видел, превращается Куросаки Ичиго; нет, это был всего лишь голос, голос чарующий и соблазняющий, голос, убеждающий его сдаться своим желаниям.
Время от времени он проявлялся не только в словах, но и в чувствах, эмоциях – настолько сильных и непреодолимых, что порой Бьякуя едва находил силы, чтобы сдерживать их.

И именно этот самый Пустой убеждал его овладеть Рукией.

– Ты же знаешь, что хочешь её. Она так близко, а ты всё никак не возьмешь её.

– Нет, нет. Это будет бесчестно по отношению к памяти Хисаны. Я боле не нарушу правил.

– Правила – ничто, когда вмешивается любовь. Тебе это известно. Ей – тоже. Тогда что тебя останавливает?

– Я... – терялся Бьякуя – и в его, теперь уже уязвимой, каменно-ледяной броне возникала новая брешь. В последнее время их становилось всё больше и больше.

Он проклял себя за слабость, и за то, что позволил словам этого Пустого достигать своего слуха.

Его самобичевание усилилось, когда Пустой медленно, но верно начал уничтожать все линии обороны, что он выстроил, в прах разбивать все те неуверенные оправдания, что у него когда-либо были.

Наконец Бьякуя дошел до того состояния, что дальше, не сдайся он, наконец, он бы просто не выдержал всей тяжести чувства вины и мучительного отчаяния.

Всё закончилось тем, что в один прекрасный день, когда Бьякуя встретил Рукию в коридоре семейного особняка, страсть и желание жить совершенно переполнили его, и он прижал Рукию к стене, ловя её почтительное “нии-сама” своим ртом.

Боги, это было восхитительное ощущение. И оно стало ещё лучше, когда она сдалась его жадным, требовательным губам и поцеловала в ответ.

И хотя Бьякуя явственно ощущал, что Пустой празднует победу, он не чувствовал позора поражения.
В сущности, проигрывать оказалось совсем даже неплохо.